Файв-о-клок

[Vicious bird]

Иййех, не знаю с чего вдруг я решила нарушить старую добрую традицию )
Читаю я этот файв-о-клок, читаю...
Вот так они наверное и выглядят всегда - попытки оформить кинк, кинк-из-кинков, придать ему форму... а форма расползается.
Сказка про время, в которой я так никогда и не справилась со временем )

Название: Файв-о-клок
Авторы:  Vicious bird &  PaleFire
Бета:  wakeupinlondon
Персонажи/пейринг: Чеширский кот/Шляпник
Жанр: психоделия
Рейтинг: PG-17
Фандом: Л. Кэррол, А. Сапковский
Размер: мини
Предупреждения: слэш, зоофилия.

Восемнадцатое мая две тысячи четырнадцатого года, среда, четыре часа сорок минут пополудни. Один час двадцать минут до конца рабочего дня. Лаборатория, одна из полутора десятков.
Сегодня Ричард Хаттер работает в ней один, и даже мычит себе под нос какую-то мелодию. Он любит оставаться один. И любит свою работу. Он не понимает людей, не понимает их шуток, поводов для смеха, поводов для эмоций. А вот свою работу Ричард понимает отлично.
Он снимает показания спектрометра, рассаживает по местам пауков, пересчитав их трижды, снимает перчатки и садится за компьютер — забить результаты в базу данных.
Что-то шуршит у самого уха — пора подстричь волосы? Ричард поправляет их, уткнувшись пальцами во что-то, чего не должно было быть на воротнике его лабораторного костюма. Что-то... с лапками.
В шее вдруг колет, горячо и больно. Ричард вздрагивает, рефлекторно машет ладонью, отбрасывая в сторону самку «черной вдовы». Откуда?.. Взгляд скользит по контейнерам с самцами. Ровно девять. Все на месте. Десятый контейнер, приоткрытый, стоит чуть в стороне. Ну да, Джилл вчера принесла самку для контрольного забора спермы самцов. Должно быть...
Ричард валится со стула, ударяясь головой о ножку стола и теряя сознание.

***
Когда сознание начало возвращаться, Ричард поразился тому, насколько комфортным было пробуждение. Ни боли в затылке, ни рези за закрытыми веками — только теплый ласкающий свет. Он подумал, что открыть глаза будет приятно — если он и не дома, то больничная палата очень удобна.
Он разлепил веки и зажмурился от ударившего прямо в зрачки солнечного луча, пробившегося сквозь кусты. Шевельнулся — звякнула о фарфор ложечка. Что за?..
Стол был длинным, за ним могли бы усесться, наверное, пара десятков человек. Солнце как раз склонялось за дубовую рощу, и не палящие, но бережные лучи окрашивали листву в умиротворяющие цвета — ни изумрудно-зеленого, ни ядреного пурпура, ни раздражающей желтизны — только умиротворенные тенью, мягкие, будто подернутые пылью оттенки — не понять, лето или осень. Почему-то он сообразил сразу, что ни весны, ни зимы здесь не бывает. Сразу за «сразу» накатило органическое, утробное понимание того, что здесь — это «Здесь».
Справа кто-то шевельнулся. Ричард повернул голову и увидел - здоровенного серого зайца с длинными ушами и шальными глазами. Нет, не зайца — Зайца. Который держал в лапе тонкую фарфоровую чашечку и размешивал в ней что-то серебряной ложкой. Ричард не знал, почему решил, что ложка серебряная.
Перед ним на столе стояла такая же чашка, наполовину наполненная крепким чаем. Рядом была сахарница, между ним и Зайцем — большой заварочный чайник, расписанный играющими в серсо девушками. Пахло лесом, свежей выпечкой и бергамотом.
— ...И знаешь, Хаттер, — произнес Заяц, — мало чего мне хочется меньше, чем еще раз попасться на пути Ее Величества... а пути Ее очень извилисты, друг мой...

Хаттер знает, где это «Здесь», и довольно щурится: в самом деле, в самом деле — эта сказка всегда притягивала его. Лучи садящегося солнца греют веки, а котелок почти не давит на лоб, почти совсем не давит — и Ричард поправляет его незаметным жестом, и надеется, что никто не заметит, насколько для него этот жест непривычен. Он делает глоток из чашки — чай роскошен, бергамот, и, кажется, смородина.
Шуршит, встряхивается и снова засыпает, уткнувшись носом в блюдце, пушистая, какая-то плюшевая на вид соня. От нее слабо пахнет орехами. Хаттер берет с блюда печенье с изюмом, откусывает кусочек. Не потому, что голоден. Просто к чаю положено печенье.
«Откуда она взялась только, — думает Хаттер. — Только что не было ее — и вот, надо же. Хотя...»
Хаттер улыбается — вспомнил, надо же, вспомнил — Мыш должен быть в той сказке, которую он смотрит. Куда же без Мыша. Хаттер с удовольствием берет новое печенье и ждет.
Громко тикают часы. Их не видно, но они тикают. Время пить чай. Здесь всегда время пить чай. Свежезаваренный и очень вкусный.

Иногда приходят гости. Гости — это всегда хорошо. Гости — это беседа, гости — это подарки. Королева недавно принесла ежа — но Еж не захотел пить чай...
Потом приходил Честер и смеялся: ну какой же Еж согласится пить чай без жилета... только еж, самый последний еж — из тех, которыми разве что в крокет играть...
У Честера зеленые глаза с вертикальными зрачками, полосатый хвост и кисточки на ушах. У Честера акулья улыбка и мягкие лапы. У Честера низкий мурлычущий голос, такой низкий, что отдается дрожью в костях. Честер не пьет чая.
Зато Честер всегда в курсе всего. И Честер всегда с удовольствием делится наблюдениями — в самом деле, в самом деле, кошачьи ли наблюдения стоит игнорировать. Честер заходит редко — он не любит наблюдениями делиться. Ему незачем. Обычно — незачем.
Иногда на льняную камчатную скатерть с деревьев падают отдельные желтые листочки. Один раз листочек даже приземлился Ричарду в чашку. Маленькая коричневая лодочка на прозрачной коричневой воде.
Когда бьют часы, Ричард, Заяц и Мыш, как по команде, пересаживаются на три стула влево, по часовой стрелке. К чистым чашкам, горячему чайнику, свежим печеньям и кексам.

Иногда Ричард недоумевает: почему никто ни разу не назвал его Ричардом в этой странной компании? Они же знают друг друга так хорошо, сто лет, целую вечность… А почему он пересаживается со всеми, он знает отлично — потому что чай должен быть горячим.
Иногда Заяц вскакивает на стул и барабанит по нему задней лапой. Звук гулко разносится вокруг. Мыш просыпается, дергает мордочкой, дрожит усами и с хлюпаньем пьет свой чай.
Иногда Мыша нет — и на демарш Зайца никто не реагирует. Или Мыш есть — вот же он, но почему, почему только что его не было слышно? Зайца не может не быть, потому что его не может не быть, но иногда...
Иногда Ричарду кажется, что никто на самом деле не говорит «Хаттер». Они говорят-произносят что-то другое.
Ричард смотрит сказку и пьет чай. Кажется, должно произойти что-то еще. Кто-то должен прийти... А может, это только кажется.

Когда она осторожными шажками выходит из-за кустов, отодвигая цеплючие ветви полупрозрачными руками, ему становится страшно. Он — Ричард, и он не хочет видеть здесь Алису. Алиса, конечно, уместна «Здесь» — но не «Сейчас». Он гонит ее, и хамит, потому что ее не может тут быть теперь. Не может, не бывает. В самом деле — загадки давно отгаданы. Нет, девочка, я не стану спрашивать у тебя, «какая разница между пуганой вороной и письменным столом?» Я спрошу тебя, «какая разница между петухом и граненым стаканом». И Королева в своем праве — правда же, в своем праве. Что бы ни говорил Честер.
И девочка уходит. Ричард вздыхает с облегчением и поправляет шляпу. Сидеть за столом в шляпе некультурно, сидеть в лесу с непокрытой головой некультурно. А что такое культура? Он забыл.
И вдруг понимает, как они называют его. Что они все произносят, что они говорят — и Королева, и Честер, и Заяц... Они говорят — «Шляпник». Они все говорят — «Шляпник».

Честер, как обычно, появляется неожиданно.
Ричард не здоровается с ним, он смотрит в чашку — покачивает ее и наблюдает за чаинками — они кажутся ему более реальными, чем собеседник.
— Я не Шляпник, — говорит он сдавленным голосом. — Я Ричард Хаттер, и что-то это все меньше похоже на игру. Это ведь не сон, да? То, что тут произошло с девочкой Лиддел, меньше всего похоже на сказку, которую я читал.
Шляпник пытается запустить руку в волосы, сшибив нелепый котелок, к которому он так и не привык — котелок, будто живой, наползает обратно на голову.
— Послушай. Я умер-или-не-умер — в начале двадцать первого века. Девочка Лиддел состарилась и умерла задолго до того, как я родился. Скажи мне, Кот — это же пустая валентность, да? И не важно, кто ее заполняет?
— Ты это в сказке прочитал, — Честер явно доволен, а Ричард понимает вдруг, остро и болезненно, что Кота на самом деле — на самом деле никак не зовут… — Есть только одна «валентность», и ее заполняешь ты.
— Меня здесь не было в девятнадцатом веке.
— «Здесь» ты был всегда.
— Послушай… — Ричард морщит лоб, ему и правда важно понять. — Когда я тут появился, «Здесь» были только Заяц и Мыш.
— Где-е-е-е? Когда-а-а? — Честер вдруг сворачивается клубком и исчезает — что ж, нормально для Чеширского Кота…
— «Время возвратно», — вдруг не своим голосом говорит Честер. Звуками этого голоса он наслаждается, да и любой насладился бы — если бы был англичанином. Глубокий, спокойный баритон, идеальное произношение, и каждое слово имеет вес. Но Ричард знает, что это не может быть никто, кроме Честера.
— Я видел тебя, — произносит улыбка без кота.
— Когда ты был здесь? — произносит Кот без улыбки.
— «Время нелинейно», — говорит Кот, и на этот раз у него чисто французский акцент. — У тебя тут — пять часов.
— Это у вас тут — пять часов…
— Пять часов, — говорит Кот. — Пять часов — это всегда пять часов. Сегодня в пять часов к тебе пришел я. Однажды в пять часов забрали Мыша. Однажды пришла Королева за девочкой Лиддел, а однажды — сама девочка Лиддел. А намедни еще я зашел… в пять часов. Сколько дней ты провел здесь?
— … Бесконечность — бормочет Шляпник.
— «Время ситуативно», — говорит вдруг Кот с сильным славянским акцентом.
— Я приходил к тебе бесконечное количество раз? — спрашивает Кот. — В пять часов? — уточняет Кот. Одновременно с девочкой Лиддел? — интересуется Кот.
— Я не помню, — говорит Шляпник. — Несколько раз. Много. Я не помню, до или после, — говорит Шляпник.
…
— Вре-емя… тянет чеширский кот. — Вре-емя… Таайна.
И Кот, и пространство сворачиваются в дулю.
— Ты знаешь, что такое мифологическое время? — вдруг недружелюбно произносит Кот, похожий на кого угодно, но не на кота.
— Ты хочешь сказать, что я — в мифе?
— О нет… — Честер неприятно ухмыляется, — ты не в мифе. Куда хуже — ты в сказке. Сказка — это рассказ о мифе. Сказочное время… вре-емя-а-а-а... — Честер хмурится.
— Я в аду, — говорит Шляпник, но сам не верит в это. — Теперь я знаю, что такое вечные муки.
— Возможно, — говорит Кот. — И сколько времени ты провел здесь?
— Я не знаю.
— Сколько вре-е-е-ме-е-е-е-ни-и-и-и, — слово «время» Кот поет. Кошачья глотка будто создана для того, чтобы выпевать его.
— И ты хочешь мне сказать… — Шляпник почти задыхается, — что это будет длиться бесконечно? Я буду сидеть здесь вечно?! По законам мифологического, блять, времени?
— Нет, — вдруг неожиданно серьезно говорит Кот. — Оно как раз конечно. По законам — очень конечно.
— И когда же это кончится? — совершенно несерьезно спрашивает Ричард. Потому что осознает вдруг — не бывает.
— Не бывает, — бубнит Ричард. — Не бывает-не-бывает-не-бывает... Все это бред. Глюки. Иллюзии. Все это... — Честер, ты бредишь. Ты не настоящий. Тебя нет. Ничего здесь нет.
— Меня нет, — соглашается Честер. И начинает расти.

Лик его — чистое золото,
шерсть его — руно бесценное,
черное, как ворон.
Очи его, как голуби
на водных потоках.
Когти его —
Сталь разящая.
Ноги его — мраморные столбы,
поставленные в золотые опоры.
Облик его — как Ливан,
он прекрасен, как кедры.

Огромная мягкая лапа толкает Ричарда вперед, так что тот сшибает свою чашку и задевает горячий чайник с играющими девушками. Чай расплескивается на скатерть, впитывается в безупречно белый лен. Трещит ткань — острые когти рвут одежду. Пояс невыносимо давит на живот всего секунду, а потом лопается. Ричард чувствует, что на его крестец падает теплый солнечный луч. Он пытается приподняться, отползти, но тяжелая лапа прижимает его к столу, зубы клацают над ухом, горячее дыхание ерошит волосы.
Краткое прикосновение мягкого меха к обнаженной коже приятно. Длинные изогнутые черные когти пугающе скребут по столешнице, оставляя рваные разрывы на скатерти и вспарывая мореный дуб. Ричард спиной чувствует то ли урчание, то ли рык, а потом что-то твердое и влажное толкается между его ягодиц, что-то шипастое давит все сильнее, проникая внутрь, и Ричард вопит от нестерпимой боли. Честер — кот-или-не-кот — рычит и наваливается на Ричарда всем весом. Боль ослепляющая, оглушающая, лишающая сил, отнимающая волю к сопротивлению.
Мимолетное удовольствие давно ушло, осталась только боль — и мысль, которую Ричард считает правдой. Считает спасением, и уверен, что прав.
— Ни в одном мифе, — Ричард верит, что это решение, ответ на задачу, — ни в каком мифе, ни в какой сказке не может быть такого. Не верю!
Последнюю фразу он выкрикивает, орет, воет — не бывает, не бывает такого.
«Бывает, — звучит насмешливый голос где-то внутри, в недрах сознания. — Змеи, пауки, вороны и койоты — все бывает. Благодари судьбу, что ты попался мне, а не братцу-Ананси или Ваджункаге».
Ричард хрипит и пытается вскинуться, и от изменения позы, от этого крика глубокое, острое, сокрушающее, как боль, наслаждение пронзает его вдоль позвоночника.
— Я не могу! — вопит Ричард-нерд, Ричард-девственник, даже с девушками никогда не целовавшийся.
И мир лопается с тихим звоном.

***
Мир лопается, и звенит звонок над самой головой, и под спиной койка, а руки утыканы капельницами, и слышен топот ног — кто-то бежит сюда.
— Очнулся! — торжествующе сообщает незнакомый, режущий слух тенор.
Запах больницы, и больничные стены, и белый больничный потолок с пожарным датчиком ровно посередине.
Ричарда ощупывают, светят фонариком в глаза, заглядывают в рот, суют в него градусник.
Ричард чувствует койку под собой, одеяло, собственное непослушное тело. Но в теле до сих пор перекатываются отголоски наслаждения и боли, и слышен бой часов, и в больничном дезинфицированном воздухе висит запах бергамота, выпечки и чая.
— Мистер Хаттер, мистер Хаттер, — осторожно зовет его медицинская сестра. Не откликаться, ни в коем случае не откликаться...
— Вы пришли в себя, мистер Хэттер, — удовлетворенно говорит она, и улыбается не совсем человеческой улыбкой.
И Ричард нервно облизывает губы, ощущая вкус чая на них.

@темы: txt