Разбавим плесень безобразием

[Viciousbird]

У всех движуха, а у меня тлен и запустение. Такшта:
Кидайте в заявки персонажа(ей) либо пейринг и ключевое слово. Ворнинг: если вы точно не хотите получить стеб, что возможно вполне - припишите "не стеб".

АнК (старая ОВА)
Babylon 5
Sailor Moon (первый сезон аниме)
Slayers
Star Wars (только фильмы)
Tokio Babylon
Trigun
WK (первый сезон)
Мифологики в широком смысле - пожалуй, кроме восточки.

Ну и вдруг чо-нить хорошее, но мною не вспомненное - эт я запросто. В общем, Давайте меня развлекать.

Для PaleFire
1. Рауль, Ясон, "аггломерация"
- И кто отравлял твой вечер сегодня? - Рауль поднял глаза от шахматной партии, которую вел сам с собою уже с полчаса.
- Прости, - Ясон опустился в кресло напротив, - на этот раз - аркадцы.
Он жестом подозвал фурнитура и отдал пару коротких распоряжений.
- Аркадцы? - Рауль на секунду задумался, копаясь в собственной памяти. - Не припомню.
- Неудивительно. - Ясон усмехнулся и отсалютовал Раулю бокалом вина, который будто по мановению волшебной палочки образовался перед ним. - Крошечная планетка в системе Лебедя, слова доброго не стоит. Полезных ископаемых нет, полезной биомассы нет, да что там, воды и воздуха - и тех не хватает. Дивное местечко.
- И тем не менее, Аркадия? - заинтересованно прищурился Рауль.
- И тем не менее, Аркадия. Наверное, когда-то она таковою и была - судя по тому, как пятьсот лет назад туда ломились с погибающей Терры. Наверное, их было слишком много. В общем и целом, за последние триста лет они переработали все, что можно было переработать, и теперь им нужно воздухоочистительное оборудование, атмосферные гидроконденсаторы и промышленные опреснители.
- ...и установки для терроформирования, - кивнул Рауль. Я угадал?
- Увы, нет. - Ясон сделал еще глоток, с удовольствием смакуя букет напитка. - Там нечего терраформировать.
- Вот как? И почему же? - Рауль выглядел заинтригованным.
- Там плотность населения - около 400 человек на квадратный километр. По сути, вся планета - одна большая агломерация. И да, денег у них тоже нет.
- Но зачем же они тогда обратились к нам? - недоуменно спросил Рауль. - Амои не торгует воздухоочистительным оборудованием...
- Это я и попытался им объяснить, - пожал плечами Ясон. - Впрочем, вряд ли я их разочаровал или сказал им что-то новое - у меня сложилось впечатление, что они попросту мечутся по галактике как загнанные в угол зверьки, и ищут свой шанс выжить.
Рауль кивнул. Выжить - это так понятно.
Пару минут они просидели в молчании - Ясон наслаждался вином и покоем, Рауль смотрел на доску с незавершенной партией, потом переместил очередную фигуру.
- Знаешь, - прервал паузу Рауль, - я иногда думаю - до чего люди все-таки неадаптивные существа. Даже бактериальные культуры в чашке Петри предпринимают попытки, хоть и тщетные, как-то урегулировать свою популяцию и сохранить среду обитания. А люди - нет. Не понимаю я их.
- Понимать людей - это моя работа, не твоя, - усмехнулся Ясон. - Хотя временами это утомляет.
Он небрежным жестом переместил на доске коня.
- Я бы сейчас сходил вот так.
Рауль передвинул ферзя и убрал коня с доски.
- Значит, тебе повезло, что сейчас я играю не с тобой.

2. Кунсайт, Такседо Маск, "БДСМ".
- БДСМ какое-то, - хихикнул Зойсайт тогда, при планировании приснопамятной операции с участиием веревок, подъемных кранов, пустых складов, коротких юбок и озабоченного парня в нелепом костюме.
Тогда, почти вечность назад - так казалось Кунсайту.
С тех пор смеяться как-то вовсе расхотелось, а к парню в нелепом костюме появились немалые счеты. Из тех, что смываются только кровью, - но именно этой возможности последний из Ши Тенно был как раз и лишен.
Выдравшая свое сомнительное сокровище из лап смерти Берилл совершенно потеряла голову, и свежеотбитый у противоположной стороны Эндимион, сменивший наряд фонарной летучей мыши на основательные доспехи, ни умнее, ни хотя бы вменяемее от этого не стал.
С поистине необоримым упорством и столь же неохватной дуростью в сочетании с гонором этот новоявленный "коллега" лез во все что мог и умудрялся испортить даже те планы, в которых, казалось бы, изъянов попросту не было. И чем дольше Кунсайт терпел это, скрипя зубами, тем больше понимал, что счеты у него, по сути, не вот к этому самодовольному юнцу с начисто промытыми мозгами, а к совершенно утратившей связь с реальностью Повелительнице. Однако думать в этом направлении не хотелось - Долг, Верность и Приказ никогда не были для Кунсайта пустыми словами, и только в глубине души зрела глухая, вязкая тоска.
А по ночам иногда снились золотые искры и беспечных смех еще тех дней, когда Кунсайту хотелось смеяться. И вот это словечко - БДСМ - оно почему-то после той "операции" закрепилось за незадачливым героем-в-маске совершенно намертво, они потом только так его между собой и называли - то ли пряча за издевкой горечь нежданного поражения, то ли из досады на Берилл... В зависимости от настроения могла меняться и расшифровка: Большой Друг Сейлор Мун, например, или Башкой Долбанутый Спаситель-в-Маске...
Теперь смешно не было. Теперь, в ретроспективе, Кунсайт перебирал все произошедшее как череду непоправимых оплошностей и поистине трагических ошибок, неумолимо и незаметно приведших к печальному финалу. Теперь он знал, что к мальчишке с самого начала стоило отнестись серьезнее. Что не следовало игнорировать в общем-то недвусмысленные сигналы, подаваемые Берилл. Стоило взять ситуацию под свой контроль и не дать зойсайтовой жажде крови возобладать над здравым смыслом.
В какой момент чаша терпения переполнилась - Кунсайт не заметил и сам. Какой по счету провал по вине ненавистного Эндимиона, какое по счету неадекватное решение Берилл, какой по счету сон с золотыми искрами и смехом, после которого просыпаться не хочется.
Кунсайт вдруг понял, что честь требует верно служить - но не жить. Потребовать жить никто не может, только потребовать умереть. "Берилл, Дура, Сколько Можно?!" - накорябал Кунсайт на листочке, который тотчас обратился в пепел, и отправился исполнять долг - на этот раз, последний.

3. Шулдих, Наги, "личным примером".
- А где у нас большой босс? - поинтересовался зевающий Шульдих, вползая на кухню.
- Уехал с Фарфом в Киото, - ответил Наги, не отрываясь от ноутбука, притулившегося на краешке стола. - Сказал, там клиент внезапно нарисовался, ну им пару дней освоиться, пару - на переговоры, пару - на прибрать, в общем, через неделю будут.
- О как! - Шульдих налил себе кофе и пристроился напротив, - а мы что, не при делах типа?
- Я на связи, а ты отдыхаешь.
- Что значит - отдыхаю?
- Кроуфорд сказал, что ты не участвуешь в работе с клиентами, пока не завершится твой период адаптации.
- А чем, интересно, его не устраивает моя адаптация? - взвился Шульдих, - Между прочим, Кроуфорд не задумывался на тему того, благодаря кому он так шустро шпарит по-японски и внезапно не путается в этих мутных ритуалах местного этикета?!
- Кроуфорд в этой "мутной" воде естественен, как рыба, в отличие от тебя, - меланхолично откликнулся Наги. - А под твоей адаптацией он имел в виду не в последнюю очередь твою неспособность держаться в рамках приличий при виде традиционных блюд японской кухни.
- О чем ты, мелкий? Да я ни слова не сказал, рожу не кривил, а что не ел - ну, знаешь, может, я не голоден был!..
- Не сказал, да. А кто транслировал всей команде, из чего именно по твоему мнению это сделано и главное - каким именно способом?! Фарф очень нездорово возбудился, особенно когда дело дошло до ширако...
- Ну мелкий, ну согласись - эта хрень и правда напоминала вывороченный наружу кишечник эмбриона, сбрызнутый эээ...
- Вот о том и речь, - передернул плечами Наги. - Кроуфорд считает, что тебе не помешало бы избавиться от предрассудков прежде, чем тебя можно будет брать на следующую встречу с клиентом.
- "Кроуфорд считает, Кроуфорд считает"... океей, мелкий, могу работать - могу не работать. Если у меня незапланированный отпуск, имею полное право расслабляться. И начну я с пиццы и пива.
Мурлыкая что-то себе под нос, Шульдих полез в ноутбук в поисках ближайшей службы доставки. Поковырявшись немного на сайте, он аж присвистнул:
- Ничего себе цены! И это вот за пиццу "Четыре сыра"? А пиво-то почему зеленое?!
Наги вздохнул.
- Сыр в Японии дорог, Шульдих. И невкусен, к слову. Но это особого значения не имеет - у тебя все равно денег нет.
- Как нет?! - Шульдих уставился на Наги в полном недоумении, рефлекторно ощупывая карманы. Разумеется, в пижамных штанах ничего не обнаружилось, и телепат дернулся было наверх в поисках бумажника, однако был остановлен отчетливо транслируемой Наги мыслью: "Их НЕТ."
- Тааак... - Шульдих уселся на стул верхом, сложил руки на спинке и вперился сузившимися глазами в телекинетика. - Выкладывай, мелкий.
Наги выглядел абсолютно невозмутимо.
- Бумажник в сейфе. Карточки у Кроуфорда. За использование Дара на курьере Кроуфорд обещал лишить тебя премии за три месяца. Еду заказываю я и на личном примере демонстрирую, как это употребляют. С удовольствием.
Наги минуту с интересом наблюдал страшноватую картину смены эмоций на шульдиховой физиономии, а затем злорадно припечатал:
- Неделю японской кухни объявляю открытой!

***
- Шульдих, это не протухшие сопли, это натто!
- А я что-то говорю?!
- Ты слишком громко думаешь! Так вот, натто - это традиционное и очень вкусное блюдо, вот смотри, я беру палочки, открываю рот...
- Мелкий, убью!
- И смакую...
Шульдих со стоном уронил голову на руки.
- Наги, давай сюда уже мои законные онигири и я пойду, мыслить и страдать... впроголодь!
- Шульдих, ты третий день питаешься одними онигири. Это не дело. Тебе надо привыкать.
- Привыкать к чему?! К супам из сушеных мальков?! Соплям из протухших бобов?! К кишэээ... к рыбьим потрохам в соевом соусе?!
Шульдих психанул, резким жестом спихнув со стола все, что было на нем понаставлено.
Наги оцепенело пронаблюдал за толстостенной керамической пиалкой, сделавшей почти полный круг по полу в лужах мисо-сиру.
- Все настолько плохо? - отвиснув, поинтересовался Наги. Неожиданно для него самого, в его голосе слышалось неуместное сочувствие.
- Хуже некуда. - Шульдих, осунувшийся и несчастный, но хоть выплеснувший наболевшее и в прямом, и в переносном смысле, кивнул тихо и потеряно. - Не, ну зеленое пиво оказалось ничего так.
Наги редко испытывал чувство жалости, и уж тем более ему никогда не приходило в голову, что оно может возникнуть по отношению к кому-то из коллег, но...
- Шульдих, ну сам подумай - ну вот стали бы люди веками это есть, если бы это было несъедобно? Вот смотри, ну все едят же, и я ем, с удовольствием, ты просто не привык.
- Я не хочу привыкать, - простонал Шульдих. - Почему я должен к этому привыкать? Почему я, человек, в неделю зарабатывающий больше, чем 90% любителей рыбьих кишок в этом чертовом городе - в год, не могу позволить себе пиццу?! Просто пиццу?! Я так много прошу от мироздания - в чертовой японской столице на мои чертовы деньги сожрать чертову пиццу и запить ее чертовым пивом?! Это так много, Наги-кун?!
Наги вздохнул. Лояльность начальству боролась в нем с жалостью к коллеге, да и правда натто этот, по чести говоря, та еще дрянь... И жить еще четыре дня бок о бок с оголодавшим и озверелым телепатом - удовольствие маленькое.
- Шульдих... - помедлив, произнес Наги, - Давай, выбирай себе пиццу. И мне тоже. И бургеров, ну или колбасок. И картошку фри. И все, что захочешь. И мы ничего не скажем Кроуфорду.
- Правда? - Шульдих смотрел на Наги с недоверием и надеждой, но в глазах уже появился блеск, а в жестах - уверенность. - Если ты прикалываешься надо мной, мелкий, я тебя убью.
Улыбка Шульдиха была едва ли не шире его лица.
- Угу. - Наги хмыкнул. - Но у меня есть два условия.
- Что угодно, мелкий, все, что угодно! - Шульдих уже едва ли не приплясывал в направлении ноутбука.
- Во-первых, ты перестанешь называть меня "мелкий". А во-вторых, ты покажешь мне, как ты клеишь девчонок. Не расскажешь, а покажешь. На личном примере.

4. Катце, "стринги".
- Нет, Катце, нет! Что вы себе позволяете?! Нет, я даже в мыслях такого не предполагал. Я вам, в конце концов, не какой-то там раскрепощенный федерал, вам, знаете ли, стоило бы подумать, с кем вы дело имеете! Я на вот это, простите, разрешения не давал! Вы ставите меня в крайне неудобное положение.
Нет. Нет, не нравится. Нет, меня это не возбуждает. Нет, "вот это мягкое, гладкое и шелковистое" - это не основание, чтобы пойти на такое. Нет, вы не можете. Не можете, я сказал!
Нет, моя задница не аргумент. Я сказал, не аргумент! Как вам вообще в голову пришло, Катце, что вы можете использовать мою задницу в качестве аргумента в этом нелепом...
***
Ну хорошо, предположим, вот сюда... и вот так... аааа, нет, вы что, с ума сошли?! Это же чревато натуральным травматизмом! Вы представьте себе, как вот это врезается в мягкие чувствительные ткани, как болезненно это грубое вмешательство!
Нет, простите, я не этого хотел! Мне вас рекомендовали как спокойного и основательного партнера, а вы...
Вы отвратительны! Я рассчитывал на совсем иное, да, иное - а вы мужлан и хам! И если вы не понимаете разницы между мужскими и женскими стрингами, не стоило браться за этот заказ - по вашей милости, я не смогу выставить своих петов на неделе высокой моды, и никому, никогда в жизни вас не порекомендую!

Для AlanWest

Все как заказывала, дружище )
2. Фандом Александр.
Пейринг Александр/Октавиан
Жанр: мистерия.
Рейтинг: высокий
Ворнинг: ужасы, некрофилия, членовредительство
Сюжет: Октавиан приходит к гробнице Мегаса с дурными намерениями и будет наказан.

Золотые сны

Август не помнит, когда впервые эти сны стали терзать его - однако память упорно отсылает его к жарким, давящим ночам Египта. Египта, который он ненавидит, Египта, однажды придя в который, он получил власть над миром, но потерял себя, где искал богиню живую, но нашел только бога мертвого, а старые боги смотрели на него слепыми глазами животных.

Сны эти, однако, посещают его только в моменты дневной дремы, когда Август, с детства неспособный насытиться часами ночного покоя, дает себе отдых среди хлопот дня. И даже если отдыхает он не под пологом походного шатра, а в прохладе атриума на удобном ложе или в уединении кубикулума - стоит ему смежить отяжелевшие веки, как под них будто бы набивается мельчайший песок, и песком, а не буйной зеленью сада и не свежестью фонтанов пахнуть начинает воздух. В этот самый момент Август, предчувствуя дальнейшее, всегда пытается побороть предательский приступ сонливости - открыть глаза, приподняться с ложа, вдохнуть полной грудью - но легкие обжигает жар, а песчаная пыль не дает разомкнуть веки. Август проваливается раз за разом в огненную воронку дневного сна-кошмара, остатками бодрствующего сознания - молясь. Кому - он уже не знает. Или знает слишком хорошо.
"Золотые сны" - называет их он, рассказывая о них жрецам и предсказателям в надежде избавиться от наваждения, однако никому никогда не говоря всего. Вся сила суеверного страха не может перевесить его ужаса перед Тем.

Август хорошо помнит первый "золотой сон". В безбрежной пустоте небытия он пребывал в толще золотого света - такого, как мед, что приносят пчелы Аркадии, такого, каким заходящее солнце окрашивает мрамор храма Юпитера Капитолийского, такого, каким светится редкий камень электрон, который однажды показала ему мать. Но и мед, и солнечный свет, и камень - были теплыми. Этот же свет был не теплым, но жарким. Он обволакивал не ласкающей и согревающей волной, а липкой вязкой давящей массой. Он не благоухал, но душно пах - будто застоявшийся мед, будто курения храмовых масел, будто раскаленные бескрайние пески - и еще сладковатым духом тлена отдавал он. Август хотел моргнуть - но пространство под открытыми веками словно залило смолою, хотел вздохнуть - но вязкий, горячий свет запечатал его легкие, хотел шевельнуть рукой или ногой - но они будто завязли в этом золотом мареве и не желали повиноваться. "Как муравей в камне-электроне", - возник вдруг образ, и Август проснулся с шумным вдохом, больше напоминающим хрип утопающего. Он долго пытался отдышаться, вспоминая, какое это удовольствие - дышать, какое это наслаждение - смежить веки и снова поднять их, не чувствуя под ними ни меда, ни песка, какое это счастье - провести по разгоряченному лицу руками, смахивая капли густого, соленого и липкого пота.

Гай Фурин, еще не обласканный великим Цезарем, а всего лишь мальчишка лет восьми, валяется на животе в саду своей матери в тенистом убежище огромной пинии, которую он считает поистине "своим местом". Сейчас он, сосредоточенный, наблюдает, как пытается выбраться из капли сосновой смолы муравей. Глубокий надрез Гай сделал недавно, часу еще не прошло, но вот уже висит на стволе длинная, вязкая, почти прозрачная капля, и жертва не заставляет себя ждать. Гай наблюдает увлеченно, и очевидно, что у муравья нет шансов - неосторожно зацепившись одним коготком, он теперь все глубже увязает в огромной, почти прозрачной, едва желтоватой ароматной капле, которая для него - смерть. Сначала смола обволакивает одну лапку, затем муравей, пытаясь высвободиться, вязнет уже всеми, и скоро в смолу погружаются и брюшко его, и все тельце - теперь он погребен в толще этой вязкой массы, медленно сползая вместе с нею по стволу. Гай уже знает, что будет в итоге - капля застынет, потемнеет, потом запылится и почернеет совсем, и из нее никогда не получится камень электрон, подобный тому, что есть у его матери - с маленьким паучком внутри. Гай много раз пытался сделать похожий - из смолы и муравья, но ничего, разумеется, не получалось, ведь электрон - это дар солнца и чужих богов.

В первый раз Август не придал значения золотому кошмару, не стал беспокоить жрецов - однако сон повторился, во всем своем ужасающем ощущении вязкости, и снова Август проснулся в липком поту и тяжело, с хрипом втягивая драгоценный воздух. На этот раз Август отнес сон жрецам и прорицателям, однако те не смогли сказать ничего внятного. Август по-прежнему приносил жертвы богам, по-прежнему строил, ступенька за ступенькой, лестницу собственного величия - и по-прежнему засыпал в прохладе атриума, чтобы проснуться в жарком поту с изодранными невидимым песком и склеенными несуществующей смолой веками.

Когда именно в непреодолимом массиве золотого света появилось сияние - Август не помнит. Помнит только, что однажды в золотом ничто он увидел другое золото - он узнал его. Этим золотом светились великие фиванские обелиски под лучами безжалостного солнца Египта, отражающегося от бескрайних песков - это был тот самый свет. Этим золотом светился урей богини, когда он нашел ее - не пожелавшую разделить его триумф. Этим золотом светились волосы бога сквозь медовую массу бальзамической смеси, когда…
Это было золото в золоте, будто в камне электроне, в котором много оттенков. Это золото слепило, но он не мог смежить залитые смолой измученные веки и не смотреть. Это сияние несло в себе угрозу, угрозу столь чудовищную, что разум, опознающий ее, отказывался ее узнавать.
Раз за разом в дурмане дневного сна приближалось это сияние, и он видел уже источник его, и уже не нужно было спрашивать жрецов - сам Юпитер пленил его здесь в вязких путах, ибо то, что явилось ему - солнце рогов священного овна. Август счел бы это добрым предзнаменованием, если бы не ужас, в который повергали его эти сны, не кошмарное ощущение беспомощности, не воспоминание о муравье, когда-то увязшем в смоле на глазах у маленького Гая. Тот муравей - он тоже был борцом. Он думал, что силен и быстр, но как жалок был его конец. Теперь и по ночам Августу не стало покоя - нет, дневные "золотые сны" не тревожили его ночью, зато снился гигантский внимательный глаз, наблюдающий, как муравей-Гай тонет в вязкой капле смолы.
Август принес богатые жертвы на Капитолийском холме, однако Юпитер не смилостивился. Не смилостивился и Амон-Ра, которому Август принес жертвы тайно, помятуя о своем непочтении к богам египетской земли, проявленном когда-то так явно и открыто.

В "золотых снах" к нему, беспомощному, завязшему в медовой массе, приближалось теперь не просто сияние солнечных рогов - но облеченная светом фигура, чью голову венчали те рога - и к беспомощности добавился панический страх.
Август день за днем пытался отказать себе в дневном отдыхе, и снова и снова проигрывал эту битву - стоило солнцу перевалить за зенит, как веки наливались тяжестью и будто засорялись песчаной пылью, а члены отказывались повиноваться, будто увязшие в меду - и он, сраженный дремой как недугом, опускался на ложе.
Настал день, когда он разглядел лицо - и тогда он закричал.
Он кричал в золотой вязкости сна - хоть там и невозможно было пошевелить рукой или ногой, или даже смежить веки, и тем более говорить - он кричал. С криком он и проснулся, вскочив на ложе, весь в липкой испарине. Он дышал, как обычно, жадно и отчаянно - как пловец, глотающий воздух, вынырнув с огромной глубины, и не мог отдышаться, потому что глаза по-прежнему видели Того.

Октавиан ждал год, прежде чем войти в последний оплот Антония и богини, которой желал обладать, - они, бессильные, ушли под сень того, чьим преемником Марк, безумный, хотел себя назвать. Но боги презрели ничтожного эпигона, а богиня ушла за ним - не сбылась еще одна мечта. Как чудовищна в смерти была она, Иштар-Клеопатра, на ложе безмолвия в царском уборе! Октавиану досталось лишь золото, жгучее, как пески - и власть, ничтожная в своей профанности. Остроту этого ощущения Гай Октавий Фурин, приемный сын божественного Цезаря, не забудет никогда. В тот момент Гай Октавий решил стать Августом.

Август помнит, как он, мучимый неопознанным стремлением, совершил святотатство. Быть может, в тот момент это был всего лишь порыв - окончательно утвердить победу свою над Антонием, пытавшимся натянуть на себя личину бога и умершим на коленях богини. Август не посмел лишить Антония жалкого величия посмертных почестей, однако, отвергнутый снизошедшей к Марку богиней живой, не пожелал оставить его в руке бога мертвого.

В полутьме храма он, победитель, смёл мановением руки какого-то маленького дерзкого жреца, вставшего у него на пути. Остальные жались вдоль стен - ничтожные людишки слишком боялись его, чтобы защищать свою святыню от того, кто только что получил власть над Ойкуменой. Четверо рабов с усилием сдвинули крышку саркофага.
Октавиану приходилось слышать ранее о забальзамированных телах древних царей Египта - в серых пеленах под слоями золота, лазурита, дерева и камня крылась иссохшая, почерневшая тленная плоть. Так пастухи сушат козлятину на жарком солнце, щедро пересыпая ее солью. Он не знал, чего ждет, глядя, как медленно сдвигается мраморная крышка гробницы.
Когда открылась щель, дивное благоухание заполнило святилище, перебивая запах храмовых благовоний и светильников. Поддавшись суеверной волне страха, Октавиан хотел приказать задвинуть плиту обратно - однако рабы уже открыли саркофаг на треть. Собрав всю смелость, дарованную ему богами, Октавиан приблизился на ставших вдруг непослушными ногах и заставил себя взглянуть.
Не было ни дерева, ни лазурита, ни пелен - только золото. Золото полупрозрачного бальзама, и золото волос Того, кто лежал в нем. На спокойном, впечатляюще красивом лице не виделось ни следа тлена - только воля, власть и величие. То величие, которым грезил Октавиан. В тот момент он отчетливо понял - Тот, кто лежит там, не мертв, он просто спит, спит в полупрозрачном золотом мареве. Лик под медовой толщей притягивал его, как капля меда притягивает муравья. И он протянул руку. Залопотали что-то в ужасе напуганные жрецы, тот, маленький, бросился было к нему, но стража остановила. Сам себя не помня, Октавиан погрузил пальцы в благоуханную массу и коснулся Спящего..
Дальнейшее он помнил плохо - помнил только, что лицо Спящего страшно исказилось, а сам он отпрянул в ужасе, потому что ему показалось, что Спящий открыл глаза и посмотрел на него.

Теперь это лицо, памятное по минуте ужаса и благоговения, является Августу в "золотых снах". К нему, завязшему в медовом ничто как муравей в капле смолы, приближается рогатый бог, сияющий ярче, чем золото, с лицом Александра. Бог смотрит на него, но не видит. Август боится того момента, когда бог заметит его.
И однажды бог замечает. Взгляд карего глаза бога будто выворачивает его наизнанку, выжигает и разрывает плоть, а взгляд голубого пронизывает замершее тело лучом света, несущим высшее наслаждение. Август вновь просыпается с криком, пугая домочадцев, и на этот раз никак не может отдышаться, содрогаясь от смертного ужаса и оргиастического экстаза одновременно.

Отныне в золотых снах бог видит его всегда, и телесная мука пробуждения становится невыносимой, а часы бодрствования наполнены суеверным ужасом и слабостью во всех членах. Мужская же сила вовсе сошла на нет - после пережитого в "золотых снах" он не может и не хочет приблизиться к женщине, да и если захотел бы, оказался бы бессилен.

В золотом мареве сна бог подходит и протягивает руку, касаясь его лица. Прикосновение почти мимолетно и безболезненно, однако Август чувствует, будто плоть начинает сползать, обтаивать с его лица - и, скосив незакрывающиеся от вязкой смолы глаза, он видит, как обнажается носовой хрящ, ощущает, как стекают по плечам волосы, отделившиеся вместе с кожей черепа, как сползает с челюстной кости лицо - видит глазами, которые теперь уже лишены век.
Просыпаясь, он больше не кричит, потому что кричать теперь нечем - ведь в миг побуждения он приносит реальность сна.

Бог прикасается к его плечу, и глазные яблоки в уже оголенном, лишенном плоти черепе бессильно наблюдают, как растворяются в золотом ничто мышцы и сухожилия, обнажаются ребра грудной клетки.
Бог кладет руку на его бедро, и плоть стекает по оголившимся костям бедер и голеней, прохладная почему-то в жарком медовом мареве.
Последними обтаивают кончики пальцев рук, и Август с мучительной отчетливостью видит, как обращаются вязкими каплями ногти.

Бог улыбается созерцающему и ощущающему все жалкому скелету - и улыбка эта пленительна. Оголенный скелет по-прежнему содрогается в судорогах оргиастического экстаза.

Затем - ночь за ночью - растворяются сухожилия, распадаются суставы, и фаланги осыпаются к ногам бога, обращаясь в прах, поглощаемый золотым ничто. Затем следуют кости предплечий, плеча…

Август видит "золотые сны" уже не первое десятилетие. Теперь ночами он отдыхает не от дел дневных, а от дневных снов. Он знает, что когда обтаивать станет нечему - кончится и он сам. Не здесь, в мире тленном - там, в золотом ничто. Здесь будут храмы, и жрецы, и вечная слава, что он себе обеспечил. Однако он бы предпочел вечность муравья в осколке камня электрона - сохранность плоти.

Нет защиты от Спящего, и жрец Зевса-Амона подсказал ему единственное решение.
Вырванные из золотых песков, в Рим плывут великие фиванские обелиски. Только Амон может защитить от своего сына. Того, кто приходит в золотых снах.