Итак, чтобы в очередной раз подтвердить утверждение, что я не пишу фиков, предлагаю:
Если найдется желающий получить драббл/миник по следующим канонам:
АнК (старая ОВА)
Babylon 5
Lexx (сезоны 1-2)
Mononoke
Sailor Moon (первый сезон аниме)
Slayers
Star Wars (только фильмы)
Tokio Babylon
Trigun
WK (первый сезон)
Мифологики в широком смысле - пожалуй, кроме восточки.
Кидайте в заявки персонажа(ей) либо пейринг и ключевое слово. Ворнинг: если вы точно не хотите получить стеб, что возможно вполне - припишите "не стеб".
Для PaleFire
читать дальше
1. Катце. Слово - взятка.
Катце потер виски, морщась от головной боли, которая, как частенько с ним бывало, накрыла его сразу после посадки. Черт его не знает, что за странная физиологическая особенность – реакция то ли на резкую смену давления, то ли освещения, то ли еще на какие факторы – ну, вроде этого толстого таможенника, который уже битые 15 минут выносит ему мозг, не принимая декларацию. И не смущает его ни то, что контракт – правительственный, ни то, что все документы в кой-то веке в порядке. Уперся пузом и исходит слюной, и явно не собирается идти на попятную.
Разумеется, Катце знает, чего желает господин замначальника таможни – желает он, понятное дело, мзды, которая ему, по его чиновничьему мнению, просто-таки положена. И не было бы ничего проще, если бы Катце давным-давно, еще в самом начале своей сомнительной бизнес-карьеры, не пообещал сам себе, что никогда не даст на лапу официальному лицу. А нефига. Сам Катце вынужден преступать закон – увы, других вариантов жизнь ему не предоставила. А вот обогащать своими кровными тех, кто изначально имеет все возможности зарабатывать легально,– возможности, которых у самого Катце сроду не было,– накося выкуси.
– Вы утверждаете,– продолжал между тем бормотать таможенник,– что у вас вот тут 150 экземпляров биологических образцов, ввозимых с целью лабораторных исследований. Нет, я вижу, что документы на первый взгляд в порядке... но это только на первый взгляд. Какие же это "научные исследования", а? Я вот думаю, что 150 экземпляров – это полноценная торговая партия, а вовсе не лабораторные масштабы, да. И еще вопрос – что у вас там за так называемые "образцы"...
В висок выстреливает болью, и Катце, потеряв терпение, лезет во внутренний карман пальто. На стол перед таможенником ложится небольшая плоская коробочка.
– Что тут у нас? – Удовлетворенно хрюкает чиновник.– Неужели взятка? Да вы себе представляете, какими последствиями чревата попытка подкупа должностного лица при исполнении?
А пальцы-сосиски уже тянутся к крышке. И только после того, как щелкает замок, Катце поясняет:
– Нет, это, собственно, образец.
С минуту таможенник заворожено наблюдает, как из коробочки появляются сначала длинные хитиновые усы, оранжевые – в количестве восьми штук, потом – членистые лапки, сиреневые – в количестве двадцати четырех, насколько известно Катце, а затем – пучок щупалец всех цветов радуги – несчетных. Таможенник втягивает воздуху в грудь, чтобы высказать все, что он думает по этому поводу – но не успевает, потому что тварюшка вдруг перекидывается на все 24 лапки, вскидывает пучок щупалец, который раскрывается как бутон, обнажая ярко-зеленую пасть, изобилующую зубами. И вот эти-то зубы и впиваются в палец-сосиску, который таможенник не успевает отдернуть.
Господин замначальника таможни издает какой-то совершенно поросячий визг, трясет рукой, и "образец" отлетает в дальний угол кабинета, откуда, впрочем, двадцать четыре сиреневые лапки быстро уносят его куда-то во внутренние помещения.
– Вы хотели ознакомиться с образцом. – Пожимает плечами Катце.– Впрочем, если вы настаиваете, остальные экземпляры я оставлю вам – для подробного доследования.
Таможенник, инстинктивно засунувший укушенный палец в рот ("А вот этого бы я не стал делать",– думает Катце), недобро зыркает на него бычьим глазом и с размаху шлепает на декларацию таможенную печать.
– Выметайтесь.
Катце меланхолично проглядывает декларацию. В строке " Роортский жесткоусый щупальцевый многоног, 150 экз." зачеркивает число, пишет 149.
– И заметьте, я даже не требую вернуть 35 кредитов пошлины за изъятый экземпляр,– бросает он опешившему чиновнику прежде, чем покинуть помещение.
2. Lexx. Кай, Lexx. Слово - пищевая цепочка.
– Кай.
Кай поднял голову. Рассудком он понимал, что действие это бессмысленно - обладатель голоса был не только сверху, но и под ногами, и вообще везде вокруг, однако рефлексы требовали отреагировать по направлению звука, а звук шел сверху. Логика подсказывала, что Лексс снова решил обратиться к нему с вопросом. Почему он выбрал в качестве источника информации именно его, Кай не знал - хотя и догадывался. Лексс предпочитал потреблять информацию в максимально простой, лаконичной и доступной его насекомьим мозгам форме - и человеческие объяснения, зачастую витиевато сформулированные и окрашенные не совсем уместными эмоциями, часто ставили его в тупик.
– Я слушаю тебя, Лексс.
– Я хотел бы задать тебе вопрос, если ты не против, Кай.
Кай поставил очередную ментальную галочку в условной графе условной таблицы: "Запрос понят верно", и кивнул - хоть и знал, что собеседник не увидит этого жеста, однако рефлексы...
– Я к твоим услугам, Лексс.
С тех пор, как у Кая снова появилось сознание, он уже неоднократно ловил себя на том, что раньше, пожалуй, было лучше,– в том смысле, что не приходилось пропускать через себя всю ту вакханалию идиотизма, которую порождал человеческий разум. И Лексс давно уже казался ему едва ли не наиболее приятным собеседником из всех возможных,– ну, после Сквише, конечно.
Некоторые вопросы Лексс-а временами ставили Кая в тупик – да хотя бы тогда, когда обожравшийся чего-то не того стрекозел попросил покойника оценить степень своей стрекозячьей сексуальной привлекательности... Но обычно беседовать с кораблем было легко и приятно, особенно в те минуты, когда, как сейчас, раздражающие виктимные биообъекты на борту отсутствовали.
– Что такое сверххищник, Кай? – спросил Лексс.
Кай моментально актуализировал воспоминания пары-тройки сотен убитых им ученых-зоологов и немедленно ответил:
– Это вершина пищевой цепочки, Лексс. Но откуда ты узнал это слово?
– Так сказал про меня Стэнли, Кай.– Лексс врубил динамики, и из репродуктора раздался приквакивакивающий голос "великого-капитана-самого-могучего-оружия-разрушения-незримого-бога-низринувшегося-с-небес-для-защиты-прав-угнетенных" охранника четвертого уровня:
"Не парься, детка, Лексс у нас сверххищник, что нам та темная зона!"
– Это не совсем верная информация, Лексс.– Подумав, произнес Кай.
– Я не сверххищник? – Уточнил Лексс.
– Нет. Сверххищник – это организм, на численность популяции которого никто не может повлиять. На популяцию тебя, Лексс, могу влиять, например, я.
– И кто же я тогда в пищевой цепочке, Кай?
Кай подумал с минуту.
– Ты – консумент третьего порядка.
– Что такое консумент третьего порядка, Кай?
Если бы Кай мог вздохнуть, он бы вздохнул.
– Ты большой жук, Лексс. Просто большой хищный жук.
3. Mononoke. Аптекарь. Слово - иваси.
Предчувствие гнало Аптекаря все дальше и дальше, вдоль берегов Хондо, до Эдзо и далее, в направлении Кунасири,– могучая воля, что сильнее его разума и властнее, чем здравый смысл.
Там, на просторах, не подконтрольных никому – ни человеку, ни гайдзину – крылось зло. Наняв утлую лодочку и двух рыбаков, лишь под угрозой проклятия согласившихся везти его в страшные внешние воды, Аптекарь обратился к поиску основы, погрузившись в себя. Цель была близка, однако ни о Форме ее, ни о Причине он не имел ни малейшего представления.
***
Матросы рыболовецкой шхуны "Плавбаза 'Бадуга'" навидались на своем веку всякого – и уж точно не в новинку им были япошки-браконьеры. Но такого они сроду не видали – с очередного суденышка, помимо пары изрядно напуганных рыбаков привычного вида, сняли нечто.
Это "нечто" отчетливо напоминало пациента психбольницы – дело даже не в том, во что оно было одето и как раскрашено – но оно, едва поднявшись на палубу, принялось размахивать руками, возбужденно лопотать что-то и дергать за ручки ящика кошмарной расцветки. Ящик немедленно был изъят и упрятан подальше – во-первых, во избежание, во-вторых – мало ли, контрабанда чего непотребного.
Они даже поспорили было, к какому полу относится "нечто", прямо даже на бутылку чего-нибудь, что мичман не допил, но...
Но тут подали сигнал выемки трала, и браконьеры были забыты на время. Деваться им некуда, а сардины ждать не станут.
Трал пошел, тяжелый, полный, и вот вся вода за бортом засеребрилась, заиграла биением бесчисленных рыбьих спинок.
– А неплохо сардинки-то,– одобрительно произнес кто-то,– щас примем – и на базу можно уже.
Однако, к удивлению матросов, внимательнее всех в море бурлящих рыбешек вглядывался позабытый на палубе странный япошка. Так внимательно, что чуть не падал за борт, поэтому кто-то из команды оттащил психа подальше от кормы – утонет контрабандист, так проблем же не оберешься. А псих все рвался, рвался к тралу, и только когда сеть раскрылась и серебристая масса хлынула на палубу, почему-то разочарованно произнес:
– Ма-иваси дес...
– Иваси, иваси, болезный,– успокаивающе погладил его по плечу один из матросов,– зачем же так переживать-то...
Аптекарь тяжело вздохнул. Неужели предчувствие обмануло его? Неужели все это было зря? И это безумное плавание на поганой лодчонке, и эти грязные руки гайдзинов, что так грубо хватали его – и все это только для того, чтобы полюбоваться на груду сардин, хлынувших под ноги? И где та Цель, что так неумолимо влекла его?
***
Мичман Иванцов пребывал в крайне скверном расположении духа. Что было причиной – то ли несвежий самогон вчера, то ли дурной сон, то ли качка, то ли мощный рыбный дух, ударивший в нос мичману сразу же, как он поднялся на палубу – однако мичман твердо решил сообщить мирозданию все, что он о нем, в смысле мироздании, думает. Он набрал воздуху в грудь...
...И увидел кошмарного вида япошку, неизвестно откуда взявшегося на его судне.
***
Аптекарь понял, что не зря проделал свой путь. Из недр гайдзинской лодки вылезло нечто кошмарное. Залопотали, засуетились люди вокруг – в их возгласах на незнакомом Аптекарю языке отчетливо слышались паника и страх. Немудрено – приземистое, багровое мордой, с выпученными глазами, издавая сдавленные хрипы, медленно приближалось оно. И Форма, и, что важно, Причина были очевидны. Свое Желание мононоке выразил добровольно, громко и очень, очень развернуто – так, что понял даже Аптекарь. Где-то в трюме клацнул зубами Меч...
***
– Петр Сергеич, щас все приберем,– было последним, что услышал мичман Иванцов перед самым эффектным сеансом избавления от похмелья в своей жизни.
4. Sailor Moon. Кунсайд, Джедайт. Слово - серьги-котики.
Берилл, как обычно, была раздражена – она хмурилась, цокала когтями и требовала "больше, еще больше энергии". Джедайт не беспокоился – у него был готов новый отличный план. Королева план одобрила, милостиво кивнула и велела немедленно приступать к исполнению.
В том, что план совершенен, Джедайт не сомневался ни на йоту: в самом деле, ведь девочки-подростки – прекрасный источник энергии, они ею просто фонтанируют. Значит, надо просто найти то, что захочет носить каждая девочка, провести грамотную рекламную кампанию – и вуаля, энергия потоком хлынет в руки Джедайта.
К реализации рекламной части плана Джедайт немедленно и приступил. Ознакомившись с последними тенденциями музыки и моды, популярными в подростковой среде, он превратил очередную йома в очаровательную поп-певичку, навел на нее иллюзию максимальной невинности и обаяния и записал трехминутный ролик, который понравился даже ему самому. Подростки же, по его мнению, должны были прийти в полный восторг.
Однако с реализацией следующей части плана возникала некоторая загвоздка: ролик теперь следовало разместить на крупнейших музыкальных каналах, причем желательно в прайм-тайм, только вот надежных контактов на телевидении у Джедайта не было. Внедриться туда, конечно, не составило бы труда – но заняло бы слишком много времени, а Берилл ждать не любит... Как ни крути, придется обратиться за помощью к кому-нибудь из "дорогих коллег".
По некотором размышлении Джедайт остановил свой выбор на Кунсайте – тот имел привычку по поводу и без внедрять своих агентов во все мало-мальски значимые организации – так, на всякий случай. Так что Джедайт прихватил видеоплейер и отправился к старшему из Ши Тенно.
Кунсайт был настроен удивительно благодушно. Он благосклонно выслушал изложение плана, пообещал оказать всяческое содействие, но сначала пожелал ознакомиться с материалом. Двое Лордов устроились перед экраном.
На экране кавайная лоли, сведя коленки в белых чулочках и вращая попкой так, что, кажется, вот-вот – и из-под коротенькой пышной розовой юбочки мелькнут заветные панцу, тщательно надувая губки, хлопая круглыми глазами с длиннющими наклеенными ресницами и потряхивая хвостиками прически, тоненьким голоском выпевала: "Ня, неко ня, неко ня-ня-ня..." В ушах ее подрагивали трогательные сережки-котики.
– Значит, вот это, – Кунсайт задумчиво указал на сережки,– и есть тот самый эээ... объект, на который ты делаешь ставку?
– Именно! – Энергично закивал Джедайт. – Подумай только, каждая девочка захочет себе такие сережки! Каждый мальчик захочет подарить такие своей подружке! Мы откроем продажи по всему Токио, по всей Японии, может, мы даже организуем удаленные продажи по почте, в другие страны – и энергия потечет к нам рекой!
Кунсайт помолчал, глядя на экран с някающей лоли.
– Знаешь, Джедайт, – произнес он наконец, – лучше бы ты подумал, как собрать энергию всех тех извращенцев, которые натрут себе руки до мозолей, дроча на это безобразие.
5. WK. Шулдих, Фарфарелло. Слово - розарий (в смысле четки).
Шульдиху было скучно.
Кроуфорд с утра отправился к очередному клиенту, не взяв напарника с собой, и обосновал это тем,– скотина,– что он желает "произвести хорошее впечатление, а не как обычно". Под "как обычно", очевидно, имелся в виду сам Шульдих, ну да ему не привыкать...
Однако скучно. Вот ведь ирония, телепату – и вдруг скучно. Но мысли всех соседей Шульдих давно заблокировал, констатировав для себя отсутствие оных, мысли прохожих были слишком отрывисты, чтобы занять его хоть на минуту. Телевизор, как впрочем и радио, и игровую приставку, Фарф раздолбал еще на прошлой неделе.
О, Фарф! Фарф дома, Фарф в ремиссии, Фарф – это хорошая компания, за неимением лучшей – так уж точно!
Шульдих прислушался. Актуализировал телепатические канальца, всегда соединяющие его с коллегой, но перекрываемые по ненадобности. Шульдих никогда не понимал телепатов, визуализирующих ментальные связи как нити, или паутинки, скажем, или ветки – это нельзя перекрыть, это можно только перерезать, оборвать, обрубить. Перерезанное потом пойди-ка склей. А вот канал, ручеек, вода течет, струится, сообщающиеся сосуды, пробирки... вставил пробку, положил камушек, закрыл кран – и наслаждайся молчанием. А при первой же необходимости...
Шульдих спихнул ментальный камушек с "ручейка"-Фарфарелло, и погрузился в омут... молитвы. Фарф молился жадно, как молятся святые либо безумцы, и горячая, беспорядочная волна образов накрыла Шульдиха. В этой волне, как обычно, была и просьба, и угроза, и обещание, и упрек, и надежда. И кровь, и боль, и пытка, и отчаяние. И бунт, и покаяние, и слабость, и решимость. Фарф уже не в ремиссии, Фарф близок к обострению. Фарф сейчас не узнает ментального голоса Шульдиха.
Тем забавнее.
"Джей", – произносит вкрадчиво Шульдих в голове фанатика, – "Джей, ты обращаешься к Господу?"
– Обращаюсь, Лукавый,– даже в таком состоянии Фарфарелло не готов счесть голос Шульдиха голосом ангела.
"Ты же католик, Джей, так где же твои четки? Ты потерял порядок чтения тайн, так на какой же ответ ты рассчитываешь?"
– У меня есть четки, Лукавый.
"Так где же они, Джей? Где твое 'Радуйся', где твое 'Слава'?"
– Они со мной, Лукавый.
"Но почему же они не в руках твоих?"
Фарфарелло вздрагивает, озирает свою комнату безумным янтарным оком, ползет на коленях к тому, что, судя по всему, является заветным его тайником.
– Здесь,– бормочет Фарфарелло,– здесь все, все десять. Здесь все тайны. Все чисты. Все святы. Все розы. И крест есть – я крест. Одиннадцатого нет. Мученика нет, чистого мученика, алого мученика.
Шульдих видит предметы, которые Фарфарелло благоговейно перебирает в руках, и лавина образов захватывает его: маленькая девочка, вышедшая погулять на рассвете; невеста, склонившаяся перед алтарем; послушник, готовящийся принять схиму; проститутка, закрывшая собою ребенка от пули; вор, отдавший последние деньги нищенке...
Это средние фаланги пальцев, и Фарфарелло бережно перебирает их, как бусины.
– Одиннадцатого нет.– Бормочет Фарфарелло.– Мученика нет. Алого мученика нет.
"Я знаю, где алый мученик. Я приведу тебя к нему, и розарий будет закончен".– Шульдиху перестает быть скучно. День обещает быть забавным.
– Да.– говорит Фарфарелло.– Да. И ты послужишь славе Божьей.
Для AlanWest
читать дальше
1. АнК, Ясон/Катце, можно стёб. Слово - любовь (вот так-то!)
Алан, я прошу прощения, но ты ж понимаешь, что у мя от заявки глаза вытекли? Так что получите-распишитесь )
Когда Ясон, вполне удовлетворенный, наконец-то откинулся на подушки и уставился блаженным пустым взглядом в потолок, Катце решился задать давно мучивший его вопрос:
– Ну и нахрена оно тебе надо?
Ясон поморщился, посторгазменное благодушие как ветром сдуло.
– И ты туда же. Не начинай, а?
Катце натянул брюки, достал сигарету, прикурил. Помолчал.
– И все же, Ясон – ну нахрена?
– Сговорились вы с Раулем, что ли?! – Ясон сел на постели – широкоплечий, атлетичный, белокожий, волосы живым металлом струятся по обнаженным плечам – Катце невольно залюбовался.
– Не сговаривались, но, согласись – недоумение вполне закономерно. Особенно со стороны Рауля. Вот чего тебе Рауля не хватало? Еще когда ты со мной спутался, а?
– Ты не понимаешь...
– Не понимаю,– с готовностью кивнул Катце. - Но надеюсь, что ты меня просветишь. Начерта тебе при живом Рауле еще монгрел-уголовник понадобился?
– Вообще-то, напомню, ты уже был гражданином. - Педантично уточнил Ясон.– Или ты хочешь сказать, что тебя что-то не устраивает?
– Я про другого монгрела-уголовника,– Катце вздохнул.– Одного блонди тебе мало, ладно, плюс один уголовник – окей, но Рики-то ты нахрена притащил?! Живой же человек, молодой парень, ему, может, жить бы и жить еще!
– Потому что это другое! – Ясон раздраженно натягивал на себя сьют. Ткань трещала, застежки расходились, но Катце помогать не собирался – чай, не прислуга. – С Раулем у меня партнерство.
– Партнерство, значит... – Катце задумчиво прикурил новую сигарету.– А со мной у тебя что?
– А с тобой у меня сотрудничество. Это совершенно разные вещи!
– Сотрудничество, значит.– Катце кивнул, покосился на смятые простыни и улетевшую в угол подушку.– Теперь буду знать, как это называется. Ну, а Рики?
– А с Рики у меня любовь! – провозгласил Ясон, выудив из-под кровати туфлю. – Любовь!
Катце поперхнулся, закашлялся – а потом осторожно спросил:
– Слушай, а Рики в курсе, что у вас с ним того... любовь?
Ясон натянул вторую туфлю, удивленно вскинул бровь:
– А его-то какое собачье дело?!
2. Греческая мифология. Гермес/Аполлон. Тоже можно стёб. Слово - братья.
Гнев, богиня, воспой Аполлона, зевесова сына,
Гнев проклятый, что склоны Парнаса ожег воплем буйным.
"Где мое стадо, где скот златорогий", - взывает
Феб лучезарный, утрату свою обнаружив.
В пышных чертогах пируют бессмертные боги,
Кубки вздымают: "Возрадуйся, брат твой родился!
Утрату свою ты забудь, Феб сребролукий,
Зевса восславь, возликуй вместе с нами!"
Юноша тонкий со взором лукавым
Лиру ему протянул, на колено упавши:
"Дар мой прими, старший брат мой, ликом прекрасный,
Склоны Парнаса песнью своей освяти!"
Тучное стадо не радует более Феба,
Лира заброшена, музы в печали тоскуют.
Лук он оставил, забыл про лучистые стрелы,
Бродит по склонам, ни сна, ни покоя не зная.
Юноша тонкий со взором лукавым,
Гибкое тело раскинув средь трав серебристых,
Тихой свирелью своею стада собирает,
Горя не знает, веселием сердце наполня.
Звуком дрожащим маним, Аполлон к нему сходит,
К брату задумчиво десницу он простирает -
"Юноша, все я отдам за тростинку,
Жезл мой, и шлем мой, и лук, и дыханье".
"Жезл я возьму у тебя, брат мой прекрасный",
Юноша тонкий ему отвечает.
"Шлем я возьму у тебя, брат мой прекрасный",
Лукаво ему юнец отвечает.
"Тебя я возьму, брат мой прекрасный - лук же оставь, не по чину мне ноша."
Горькие травы густы, и тени покойны.
Боги пируют в чертогах, тревоги не зная.
Где мусагет, где психопомп неуемный -
Мало заботы богам. Ведь пир бесконечен.
3. Ещё по мифам - Локи и Один, слово - Семья
"Славен Один, Всеотец, повелитель асов, и ванов, и людей. Славен весь род его, родители его и братья его. Славна супруга его и дети его. Не счесть возлюбленных его, благословенно потомство его, неизреченна мудрость его и слава его. Зачем же Отцу Битв побратим безумный – крови черной, дурной, порочной?"
Хмурит брови Вотан, молчит, ничего не отвечает.
Помнит.
Он один помнит.
Помнит, как с братьями расчленяли Первого, желая в гордыне своей мир сотворить – для себя. Помнит и сына Имира – Лофта. Дивен был Лофт, но необуздан и безумен. Великой мощью обладал он.
Помнит Один, как загорелось пламя в недрах созданной им тверди – то же пламя горело в глазах ётуна, желавшего отомстить за убийство отца. Вскипела твердь-плоть, зашатался новый мир – неудержимо было подземное пламя. Предречено было, что погубит сын Имира мир, созданный братьями-асами на костях отца его, и тогда на неслыханное пошел Один.
Пообещал он ётуну разделить с ним мир, как виру за Имира. "Стань побратимом моим, пусть кровь мы смешаем, рядом воссядем, – говорил он, – кубка я первым не выпью, пока ты не свой не поднял, воли своей не скажу, тебя не спросив". Согласился Лофт, погасло подземное пламя. Смешалась кровь ётуна с кровью асов, и дали они клятвы великие. Клялся Один почитать Лофта как брата, клялся Хёнир почитать Лофта как старшего, клялся Лофт не мстить за отца, и асам гибели не нести.
И была весна мира, когда вместе творили они – горы творили они, и реки творили они, и ветры творили они. И людей сотворили они – из дерева, и глины, и крови Первого, в которую только Лофт вдохнуть мог жизнь.
Смешав кровь, получил Вотан часть силы ётуна. Смешав кровь, ётун сам на себя наложил оковы.
Один единственный помнит. Иные забыли, а другие и не знали никогда. Быть может, Хёнир – но где Хёнир? Нет его в чертогах Асгарда. Не сдержал Отец Воинств своего слова. Чванливо смотрят асы на Локи – безродного, милостью Всеотца в Асгарде приблудного. Чей он сын, чей брат – то асам неведомо. Не помнят асы ни подземного огня, ни юности мира. Терпят, мирятся с безумцем – по воле Отца Битв. Молчит Локи, и множество услуг оказал он асам, но и много бед принес, отверженный.
Хмурится Один – прежней канвою тянутся нити норн, по-прежнему предрекает вёльва – погубит сын Лаувейи созданный асами мир. Жену ему дали, да не от нее рождает Лодур детей.
Много детей у Вотана – сильных, достойных. Много детей у его побратима – черной, порченой крови. Сдержал свое слово Хведрунг – с начала мира не чинил вражды асам, ан отродье его твердь колышет.
***
Плачет Асгард по светлому Бальдру, и Мидгард стенает. Двоих сыновей оплакала Фригг в один день – день скорби и горя. И только Вотан, отец, не грустью, не горем исполнен – тяжкую думу, свинцовую ношу лелеет.
Тяжелы шаги Игга и согбен его стан, когда входит он к побратиму своему. Сидит Локи один перед очагом, и только бледные отблески огня играют на его челе. В руках он задумчиво вертит веточку омелы – неужто ту самую?
– Славься, Отец Битв, – бросает он.
– Славься, Отец Чудовищ, – отвечает Один. – Ты нарушил клятву, Хведрунг.
Локи оборачивается молча, и улыбки нет на его лице, но в глазах пляшет пламя - снова, как тогда, на заре творения.
Вздрагивает, увидев это, Всеоцец, понимает – все свершилось.
– Впрочем, я тоже. Это конец, Лофт?
– Да, это конец. – Локи бросает ненужную уже веточку в очаг, и тот вспыхивает искрами, принимая великую жертву.
Один смотрит, как жадный огонь пожирает прутик, вкусивший крови его сына.
– Почему так, Лофт? Я пренебрег клятвой, но почему – мои дети?
– Где моя семья, Видрир? Где мой отец, где мать, где братья? Не ты ли обещал мне, что будешь мне семьею, и род твой станет моим родом, и дом твой – моим домом. Сколь многим ты обязан был мне, сын Бёра, и сколь малым обязан я тебе! Я связан с тобою проклятыми узами, но кровь Имира, что я малодушно простил тебе, не водою струится в жилах моих детей.
– Я сокрушу и их, и тебя.
– Попробуй.
Молчит Вотан, замолк и Лодур – но пламя, предвечное пламя и бездна в его глазах, и только северный ветер бросает искры затухающего очага в побратимов.
Северный ветер гуляет по чертогам Асгарда, и дрожит в светильниках огонь, и где-то воет волк.
4. По АнК - Юпитер/мистер Хэзалл, слово Роман
Это не драббл вышел, так что под катом )
читать дальшеСреди множества предосудительных грешков мистера Хэзалла имелся один, на первый взгляд, сравнительно невинный, но причинявший ему наибольшее количество душевных страданий – мистер Хэзалл был законченным графоманом. С ранней юности он не мыслил себя вне творчества, и "ни дня без строчки" было его пожизненным девизом.
Однако судьба сложилась так, что творениями своими мистер Хэзалл не мог поделиться с миром, по крайней мере, последние пару десятков лет, а главное, получить адекватную – разумеется, должно высокую – оценку плодам своих творческих порывов. Ведь увлечения, дозволенные студенту или даже мелкому чиновнику, совершенно недопустимы для дипломата высокого уровня...
Именно это порождало в мистере Хэзалле чувство глубокой экзистенциальной неудовлетворенности. Уровень его как писателя в последние десятилетия рос, по мнению мистера Хэзалла, экспоненциально, и произведения его являли собой образчики поистине высокой литературы – однако все они ложились "в стол".
В юности мистер Хэзалл, разумеется, анонимно, отсылал свои произведения на пару-тройку литературных конкурсов – но те не получили сколь бы то ни было высокой оценки. Что ж, неудивительно – сейчас он и сам, глядя на эти юношеские эксперименты взглядом зрелого, умудренного опытом писателя, снисходительно усмехался – очевидно, это были весьма неумелые, хотя и необходимые, шаги большого творческого пути...
Однако с годами копилась глубокая писательская обида – мистер Хэзалл устал наблюдать, как всякие бездарности купаются в лучах славы и почитания поклонников, пока он, возможно, лучший писатель современности, вынужден прозябать в безвестности. Конечно, его положение и статус, и репутация... Но мистер Хэзалл только что закончил труд многих лет – роман. По его собственному мнению, роман был гениален. Он был и свеж, и остр, и глубок, и трогателен... не говоря уже о том, как тонко и поэтично он был написан. Роман повествовал о глубокой, отеческой любви престарелого чиновника к юноше-рабу, подаренному дипломату бесчеловечными обитателями некоей порочной планетки. Лишенный памяти, воли и чувства собственного достоинства, юноша был обречен на жалкую участь секс-игрушки, однако благородный чиновник принял его, одел, обул,
Мир не должен был лишиться этого гениального произведения, и федеральный посол, плюнув на чудовищные риски, через цепочку анонимайзеров и прокси-серверов решился-таки разослать свое бессмертное творения по нескольким литературным конкурсам.
Первый удар по самолюбию автора нанесли ханжески настроенные цензоры. Выяснилось, что многолетнее пребывание на Амои не прошло для федерального посла Хэзалла даром, и роман имел... ну, в некотором роде... легкий налет неуловимого эротизма, что послужило причиной того, что на большинстве площадок текст завернули из соображений благопристойности. Получая один отказ за другим, мистер Хэзалл все больше распалялся – неужели из-за незначительной пикантности подачи его глубокие мысли так и не найдут должного признания?
Вариантов оставалось все меньше, и в конце концов, скрепя сердце, посол отправил свое детище на конкурс GalaхyUltraHot, рассудив, что победа в этом мероприятии, хоть и сомнительном, принесет ему должную известность, а дальше уж найдутся те, кто оценит его творчество по достоинству.
Оргкомитет конкурса принял произведение без вопросов, и рейтинги неумолимо росли, однако радость Хэзалла была недолгой. Не прошло и пары недель, как его в голосовании начал теснить некий непонятный автор под оригинальной кличкой "Ю". Этот графоман наваял совершенно порнографическую писульку с сюжетом донельзя банальным – прекрасный, очень прекрасный высокородный мужчина полюбил прекрасного, очень прекрасного низкородного юношу... в романе "аффтора" Ю прекрасны были все, буквально все – и все всех "любили". В основном физически, но интенсивно и разнообразно. Те, кто не имел возможности любить напрямую, любили в мечтах – еще разнообразнее. Когда герои на время отвлекались от отлюбления друг друга, обязательно кто-нибудь кого-нибудь любил на фоне. Физически. И разнообразно.
Кошмарный опус некоего Ю все полз и полз вверх в рейтинге, и скоро оставил роман Хэзалла далеко позади – да, на второй строчке рейтинга, но пропасть между ними все увеличивалась. Посол был совершенно уверен, что имеют место подлые, беззастенчивые накрутки голосования, с чем и обращался неоднократно к администрации ресурса, однако те только виртуально пожимали плечами – если накрутки и имели место быть, то производились они настолько виртуозно, что предъявить нечестному автору было нечего.
По некоторым косвенным признакам федеральный посол Хэзалл вычислил, что неизвестный конкурент-порнограф тоже вдохновлялся Амои – существенная часть персонажей, помимо того, что были, разумеется, прекрасны, были еще и белокуры, и длинноволосы, прочие же были удручающе бесправны, и надо всеми простиралась невидимая рука высшего существа. И мистер Хэзалл решил, что его писательская гордость просто-таки требует разобраться в ситуации самому.
Осторожно, тайно, через третьи руки, по тщательно законспирированным дипломатическим шпионским каналам он попытался вычислить местонахождение загадочного конкурента – но не преуспел. Все ниточки вели в никуда. Самый тщательный анализ всех проявлений гадкого жулика в сети – от моментов появления новых глав кошмарного опуса до комментариев и всплесков голосования – тоже не давал никаких конструктивных результатов. Хэзалл было совсем отчаялся, но...
Но тут оскорбленный до глубины души посол решил побороть свою брезгливость и ознакомиться с опусом повнимательнее. Брови его, по мере прочтения, ползли все выше и выше, и к утру он принял решение, которое принесло ему проблеск надежды. Что ж, он не смог вычислить конкурента своими силами – так пусть ему в этом поможет вся мощь административной машины Амои! И федеральный посол Хэзалл запросил аудиенции у главы Синдиката мистера Ясона Минка.
Глава Синдиката был, как обычно, холодно-благодушен и безразлично-доброжелателен. Он предложил "уважаемому господину послу" кресло, бокал вина и закуски, а также уверил в своей готовности внимательнейшим образом его выслушать.
После короткого обмена светскими репликами о погоде и внешней политической обстановке посол Хэзалл решил, наконец, перейти к делу.
– Господин Ясон, не смотря на некоторые наши мелкие разногласия... Вы же знаете, что я всегда относился к Вам с глубочайшей симпатией и уважением. И, как ни крути, за более чем 15 лет службы здесь Амои стала для меня почти вторым домом... Возможно, я и вмешиваюсь не в свое дело, но есть вещи, которые я просто не могу игнорировать, и считаю своим долгом донести до Вас. Взгляните!
Он протянул главе Синдиката распечатки, по которым тот пробежал скучающим взглядом.
– Да, конечно, реалии несколько изменены, – продолжал между тем нашептывать Хэзалл, – один из главных героев обозначен как Первый Консул планеты А., и все такое – но параллели очевидны, и Вы не можете не согласиться с тем, что это откровенная карикатура! Злая, порнографического содержания карикатура, способная, буде она разойдется, дискредитировать и Вас, уважаемый коллега, и Амои в целом! Дело, конечно, не мое – но из чисто дружеского расположения, памятуя о нашем с Вами многолетнем продуктивном сотрудничестве, я счел необходимым донести до Вас эту информацию.
– Благодарю, посол. – Минк безо всякого интереса бегло проглядывал страничку по диагонали. – Я весьма признателен Вам за неравнодушие и внимание к интересам Амои.
Лицо главы Синдиката не выражало ничего – разве что, если приглядеться взглядом опытного дипломата, привыкшего считывать мимику блонди, – некоторую досаду.
Хэзалл откланялся и направился к себе в полном убеждении, что Минк что-то знает – он явно видел опус некоего Ю не впервые.
В федеральном после вновь проснулись злость и азарт – он должен, должен понять, кто столь упорно ставит препоны на пути к его общегалактическому признанию! Наконец-то у него появилась зацепка!
Жучки федеральные агенты расставляли по Апатии исправно, столь же исправно службы безопасности их обнаруживали и ликвидировали. Это была поднадоевшая уже обеим сторонам рутина, однако кое-какую информацию извлечь федералам удавалось, как бы ни ничтожна та ни была. Вот и сейчас федеральный посол Хэзалл весь обратился в слух и внимание, пытаясь выловить из шумов и пустого трепа крупицы того, что было так важно для него - личностно важно, в кой-то веке.
(Шумы, смазанный голос Минка)
- Это становится небезопасно, Р... (неразборчиво)
(Другой голос, смутно знакомый Хэзаллу)
- Неужели ничего нельзя сделать, Ясон? В конце концов, почему бы не... (неразборчиво)
(Голос Минка)
- Я говорил с... (неразборчиво), он утверждает, что это системный сбой, который нельзя скорректировать, не повредив матрицу.
(Второй голос, возбужденно)
- Но нужно что-то предпринять! Как-то остановить это! Это же... (неразборчиво)
(Голос Минка)
- Я говорил с Ней. Она обещала прекратить, но условие прежнее.
(Второй голос, с нотками истерики)
- И что ты предпринял?!
(Голос Минка)
- Я потребовал... (неразборчиво) обеспечить Ей победу в этом дурацком конкурсе! Что еще я могу сделать?
(Второй голос)
Но этот п... (неразборчиво)
(Голос Минка)
- Да, Хэзалл что-то подозревает. Я запрошу у... (неразборчиво), и эта информация... (неразборчиво), не беспокойся.
(Сигнал прерывается)
Хэзалл потрясенно откинулся на спинку стула. Кажется, он только что узнал самое поразительное, самое важное за всю историю попыток шпионить за амойской элитой!
Федералы всегда считали байку про ИСКИН, обладающий свободой воли и управляющий Амои – мифом, удобной отговоркой, которую белобрысые сволочи используют для оправдания своих неприглядных деяний. Чуть что - это не они решили, это "воля Юпитер". Это не они попирают все федеральные нормы права, это "проект Юпитер". Это не они одобряют сексуальное рабство – это "концепт Юпитер". Это не они... Эхх!
Федералы предлагали множество выкладок и схем относительно того, что такое это пресловутое "Юпитер" – реально ли инструмент контроля над планетой или просто фантом, который удобно поддерживать элите – но никогда, ни на секунду они не предполагали, что оно ровно то, что о нем говорят...
И федеральный посол Хэзалл порадовался бы тому, что к нему в руки попала столь ценная информация, однако больше его заботило грядущее разоблачение. Если за него возьмутся всерьез, конец его благополучной жизни, конец его дипломатическому статусу, конец его репутации – о ужас, его заклеймят как сетевого графомана, подвизающегося на порнографических сайтах...
Хэзалл схватился за голову: к черту такую литературную славу. К черту литературную славу вообще – теплый халат, удобные тапочки, хороший ужин и смазливый пэт под боком вдруг показались ему вершиной того, что нужно человеку в его-то возрасте!
А выход виделся только один – убрать того, кто его заподозрил. Кто вышел на его след и угрожает его удобному бытию. Убрать Минка. Идея убрать свой "великий роман" с конкурса мистеру Хэзаллу отчего-то в голову не пришла...
Пара покушений вышли топорными и неудачными, Хэзалл потерял покой и сон, а в моменты забытья, накатывавшего на его истерзанный разум, ему виделся ИСКИН – почему-то в виде синих шариков и еще каких-то геометрический фигур, – изощренно глумящийся над ним.
Однажды, когда измученный господин федеральный посол вечером вышел подышать воздухом ночной Танагуры, из-за спины его окликнул тихий, но настойчивый голос. Посол вздрогнул, обернулся, но увидел лишь высокую фигуру, скрытую ночной тенью – и только огонек тлеющей сигареты обозначал ее присутствие.
– Вам лучше прекратить свои попытки, мистер Хэзалл. – Произнес некто. – Ни к чему хорошему это не приведет.
– Кто вы?! – Вымотанный посол был на грани срыва. – Чего вы хотите?! Вы угрожаете мне?!
– Отнюдь. – Огонек сигареты погас. – Я никогда не угрожаю. Я – предлагаю. Вы забываете про эту историю, и следующий текст, который вы напишете, станет бестселлером. Я гарантирую.
– Как это? – переспросил абсолютно дезориентированный и замороченный Хэзалл.
– Так это. – Фигура отступила дальше в тень. – Вы пишите, пишите, посол.
– Но про что же мне писать, помилуйте! – Хэзалл всплеснул руками. – Свой лучший роман я уже написал, я всю душу отдал, все сердце вложил – и такой итог! Нет, я не смогу!
– Ну,.. – тень переместилась, послышался щелчок зажигалки и загорелся новый огонек, – почему бы вам не написать о трогательной любви прекрасного аристократа к... мебели? Это будет так свежо и занятно.
– Чего?! – выдохнул Хэзалл.
Но тень уже исчезла, как и не было ее.
"А это идея," – думал посол, бредя в свои апартаменты, – "а ведь и правда – идея!"
Той ночью он впервые за долгое время умиротворенно заснул.
***
Глубоко под башней Эос, в бесконечных блоках и микросхемах, уютно свернулось сознание Юпитер. Юпитер почитала новые комментарии, посмотрела рейтинги и была совершенно удовлетворена. Пусть, пусть никто не узнает, – ну, почти никто, – что этот автор, гениальный автор – это Она. Пусть федералы сколько угодно злословят, что Она – не Личность. Она не просто личность, Она – личность творческая, и имеет этому самое веское подтверждение. Ну и пусть об этом знает только Она сама, главное же – признание!